Главная
 
Библиотека поэзии СнегирёваПятница, 29.03.2024, 18:27



Приветствую Вас Гость | RSS
Главная
Авторы

 

Глеб Горбовский

 

Спасибо, земля

     Стихи 1964г


БАЛЛАДА О ДВУХ ГЕОЛОГАХ

Горы. Палатка. Сумрак дрожит.
Пусто в жадном желудке.
Рядом на шкуре товарищ лежит,
мертвый вторые сутки.

Рация плачет...
Мелким дождем -
в небе тире и точки.
Нас не услышали.
Мы подождем.
Это еще цветочки...
Маминой ниткой локоть зашит
на серой спортивной куртке,
в которой
парень тихо лежит,
мертвый третьи сутки...

Просто камень, подлый кругляк,
вылез из-под подошвы,
и вот человек полетел так,
словно он
всеми
брошенный...
Другой другому -
(уже не спешит) -
на грудь кладет
незабудки.
Их было двое.
Один лежит
мертвый
четвертые сутки...

...Быть может, это было давно:
горы, небо, палатка...
Еще ни радио, ни кино,
еще другие порядки...
еще пещеры -- не этажи...
еще человеку
не жутко,
когда товарищ рядом лежит,
мертвый
пятые сутки...

1964


БЕЖЕНЦЫ

Куда они шли — неизвестно.
Но знали, что шли на восток.
О лямок знамения крестные,
о пыль вековая у ног...
Канавы им были — диванами.
Гостиницей были — леса.
Над ними лохматились рваные,
пробитые сплошь
небеса.
Скрипели их тяжкие тачки,
их клячи неслись под откос.
И только смешные собачки
людей охраняли всерьез.
Заботливо тявкали псины,
все нюхали чаще и злей
пропахшую толом, бензином
несчастную землю людей.
Над ними свистели
снаряды
жестокою плетью
войны...
И были небесными взгляды
с отсутствием всякой
вины.

1964


БЕРЕЗА

На холме она,
молодая,
в стороне от общего леса.
Пролетают стройными стаями
журавли, —
их песни отвесны,
ниспадают на юный клевер,
на березовую весну...
Ленинградский маленький север...
Еду, еду —
и поверну,
подойду к березе,
поглажу,
на губе листок подержу.
...Кто мне родину
так покажет,
как я сам ее разгляжу?

1964


БЕССОННИЦА

Замысловаты перестуки
дождя...
В палатке нашей ночь.
В мешке протягиваю руки,
дабы ногам своим помочь.
Устали за день, я их глажу,
перевернусь на правый бок.
Жизнь на ногах да плюс — поклажа.
Недалеко до культа ног.
Комар пронзает пламя свечки,
и нет на свете комара...
Сосед во сне бормочет речи,
произнесенные вчера.
земля вращается без тряски,
а там, на Невском, день — в соку,
едят, показывают глазки,
трамвай кричит: "Кукареку!"
И девушка идет, как знамя,
идет любовь моя светло.
И на брезент, набитый снами,
она кладет свое крыло...

1964


* * *

В серый вечер дождевой
тихо льются птичьи плачи
над моею головой...
В серый вечер дождевой
я свидание назначу
с елкой, речкой и травой...
В серый вечер дождевой
лось встревоженный проскачет,
лось с крылатой головой...
В серый вечер дождевой
у костра якут маячит
и живой, и неживой...
От меня он душу прячет
в серый вечер дождевой...

1964


В ТАЕЖНОЙ БУДКЕ

Пришли уставшие,
отдав труду свой день.
Глаза промыли: отдыхайте, очи...
Послушный транспорт — ноги —
лижет лень,
послушный транспорт
вытянуться хочет.
...Вновь потрясенный, всматриваюсь я
в огромность лиц,
создавших день работы.
Их медленные челюсти,
жуя,
целуют хлеб,
посоленный их потом.
...Торжественно обрушился сапог
с дощатых нар,
оберегавший ногу.
Здесь все священно.
Человек есть бог!
И эти нары — часть его чертога.
Здесь я постиг
всю царственность труда,
его величье,
врезанное в лица.
...А завтра солнце
встанет, как всегда,
и будет человечеству
молиться!

1964


* * *

Время истечет — и ты уйдешь.
Нас расцепят,
словно мы — вагоны.
Ощутим, какого цвета ложь,
шевельнем параграфы,
законы...
На твои следы наляжет снег,
ты уедешь прочь из Ленинграда...
Только где-то в дебрях
картотек
мы еще недолго будем —
рядом.

1964


* * *

Выхожу из леса, как разбойник,
в волосах затеряно лицо.
Стойте, люди! Можете спокойно
выплывать из дома на крыльцо.
Я не съем. Я пахну земляникой,
и смолой, и сыростью коры.
Не смывайся, бабушка, взгляни-ка,
может, мы — созвучные миры.
Вот тебе подарок мой таежный —
как граната, шишка кедрача...
Эй, машина, встаньте, если можно,
подвезите два моих плеча, —
надо их расправить и погладить:
в рюкзаке тяжелые стихи
про тоску о синем Ленинграде,
про болотом вскормленные мхи
и, конечно (признак всех живущих),
про любовь — про этот сад души.
...Выхожу. Из прошлого. Из гущи.
Здравствуй, город.
Что-нибудь скажи.

1964


* * *

Город, город, я твой помазанник,
я владыка твоих дворов.
Я твоею сажей измазанный,
я твоим здоровьем здоров, —
твоя почва и твой покров...
Я и город — одно творение:
он — сияние, я — горение!

1964


ДВА СЕМИСТИШЬЯ

1

А я опять хочу на Волгу.
В кудрявой Кинешме весна.
Там ходят к набережной волны,
а чья-то бойкая жена
поет, собой заражена...
И пароходы, пароходы
от белой пристани, как годы...

2

Напомни русскому о поле,
о двух березах у пруда.
Очнется он от важной роли
и от солидного поста
и маханет туда... в места,
где в васильках его начало.
Где все, что делалось, — звучало.

1964


ДЕТСТВО МОЕ

Война меня кормила из помойки,
пороешься — и что-нибудь найдешь.
Как серенькая мышка-землеройка,
как некогда пронырливый Гаврош.
Зелененький сухарик,
корка сыра,
консервных банок терпкий аромат.
В штанах колени,
вставленные в дыры,
как стоп-сигналы красные, горят.
И бешеные пульки,
вместо пташек,
чирикают по-своему...
И дым,
как будто знамя
молодости нашей,
встает на горизонтом
золотым...

1964


ДУША ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ

На нем и волос не осталось,
понятие цвета лица
сменила сплошная
усталость —
предтеча земного конца.
Свело ревматически руки,
Беззуб, пустотел его рот.
Ну, что старику до науки,
что-де
осчастливит народ...
Зачем ему атомный поезд,
а также — полет на Луну,
когда он в могиле по пояс,
когда он у смерти в плену.
Но дед граблевидной рукою
внучонка ведет на проспект,
но дед перед вечным покоем
следит за полетом ракет;
но дед посещает музеи,
и дед без претензии рад,
что внук его зоркий —
глазеет,
что хрупает внук виноград,
что кто-то с улыбкой до уха
несет для кого-то цветы,
что волосы красит старуха,
желая достичь красоты;
что яблок базарятся груды,
что пляшут в Неве корабли,
что будут другие,
но будут! —
дышать кислородом земли.

1964


ЖУРАВЛЬ - КОЛОДЕЦ

И клюет себе синь-водицу,
и топорщится,
в небо глядя.
На вершину его — птица
несмышленая сядет.
Подойдут бабенки, толкуя,
нагребут в ведерко водицы...
Потому-то я и ликую,
что журавль — русская птица.
Деревянная клюнет птица —
баба сделает реверанс.
...И начну опять веселиться,
точно в юности, в прошлый раз.

1964


ЗАРЯ ВЕЧЕРНЯЯ

Мокрый плющ
стекает по стене,
в огороде вытоптано, пусто.
Где-то на отлете,
в стороне,
ветхий гром отзванивает грустно.
Скоро снег...
Я вырасту на год,
вырасту, а значит —
постарею...
По реке осенний пароход
уплывает к югу.
Вечереет.
Выйду на крыльцо и покурю —
молодой последние
мгновенья.
...Тридцать лет
сошлись в одну зарю,
в несколько секунд
стихотворенья.

1964


ИЗ ЯКУТСКИХ ПЯТИСТИШИЙ

1

Люблю вояж на третьей полке.
Внизу попутчик пьет кефир.
Играет в карты тип в футболке.
А за окном, где пляшут елки,
непостижимый дышит мир.

2

Земля дрожала в эту осень.
Бегу... Но — взорвана гора!
Теперь все гладко. Горы сносят.
А память все вершины просит,
где я стоял еще вчера...

3

Резиновые сапоги.
Река трясет меня за ноги.
...Как мы с тобою далеки,
как не погибнуть от тоски
на двух концах одной дороги...

4

Тебя я вижу всю в ромашке.
Ты спишь, и мудрая пчела
сидит на брошенной рубашке.
А по реке бегут барашки
и лбом стучат о грань весла...

5

Под кепкой — небо музыки!
Все боли пали прахом.
Я еду в пыльном кузове
с котомками, с арбузами
и с Себастьяном Бахом...

6

Учти, я жив... Ломая лес,
я лезу к выходу из мрака.
Иду к тебе... Ты слышишь треск?
И если даже свет исчез,
пойду по следу, как собака.

7

Сейчас бы попасть на деревню,
увидеть бы лошадь и снег.
Опробовать дым ее древний,
понравится русской царевне
и распрощаться — навек...

8

Спина завьючена мешком.
В трамвае девушки стерильно
меня царапают смешком.
Я выхожу. Иду пешком.
И как-то радостно... И пыльно.

1964


* * *

Кто бы видел, как мы с ней прощались.
На ее лице
кипели слезы.
На вокзале дискантом кричали
маленькие
злые паровозы.
Шла узкоколейная дорога
к берегу песчаному разлуки.
Вы меня касались так немного,
жалобно протянутые руки.
Всколыхнулись шрамами царапин,
я их знаю,
это наши шрамы.
...Я стою, оставленный,
на трапе,
молча счастья взвешиваю граммы!
Мало!
Как цветов на Антарктиде...
Женщина уходит при народе,
женщина уходит,
посмотрите...
Женщина уходит
и уходит.

1964


КУКУШКА

Накидала, навешала
уйму лет, уйму зим...
Здесь деревья да лешие,
хруст звериный и дым.
У костра до полуночи
посижу под кустом.
А тропинки как улочки:
что ни дерево — дом.
...Десять раз и одиннадцать
прокукует и вновь...
Мне из жизни не вырваться,
потому как — любовь:
не отпустит трава меня,
ветер, спящий в листве,
и тот нежный и каменный
город мой на Неве.

1964


* * *

Мои рифмы — обычны,
как на грузчике ноша.
Мои ритмы — типичны,
потому что похожи
на дыхание моря,
где лежат пароходы,
на прикрасы и горе,
на леса и народы.
Мои строки поточны,
мои буквы буквальны;
песни, —
как бы нарочно,
нарочито нормальны.
Потому что стихия —
та же песня простая.
Потому что стихи я
не пишу, а рождаю.

1964


НА УРОКЕ АНАТОМИИ

В углу присутствовал скелет.
Он — словно смерть из сказки.
Живой школяр,
держа ответ,
шпынял его указкой.
Как будто тридцать голубят,
сидят ребячьи лица.
Еще там сзади у ребят
не кость, а ягодицы.
Еще глаза на месте —
там,
где у скелета пропасть.
Еще сморкаться их носам,
еще ушам их
хлопать!
Скелет понуро и легко
держал свою головку...
А дети дуют молоко,
вовсю грызут морковку...
Ночами пуст и темен класс
и жутко одинаков.
Но у скелета нету глаз,
ему нельзя поплакать.
Стоит он — токарь или вор,
Аскольд или Гаврила,
не погребенный до сих пор,
лишившийся могилы!
...Я лучше где-нибудь сгорю,
хоть в паровозной пасти,
но не хочу встречать зарю
один
в холодном классе.

1964


НАД ВОЛГОЙ

Встает ограда.
А за нею —
займется дух от красоты
и высоты.
И вдруг виднее,
в какое счастье ввергнут
ты...
А Волга пахнет расставаньем
и Русью пахнет... И она
в глаза веснушчатого Вани
до синя моря влюблена.
Стоит он, вымазанный солнцем...
И, рассекая синь небес,
под ним
Земля его несется,
полным-полна
его чудес.
Его ветрами облизало,
его как факел — голова.
...Еще Россия не сказала
свои последние слова!

1964


НЕБО

В моем окне его — щепотка.
О этот город скопидом!
То ткнется облака бородка,
то ливень грохнется пластом,
то снег заткнет,
как будто ватой,
на небо выход из норы.
...А там летают аппараты,
толкутся звездные миры...
Мое окно темно и слепо.
И я крошу карандаши!
Я создаю второе небо
в пространствах собственной души!

1964


НОЧЬ

Фонари — работники ночи —
подошли ко мне под окно.
И чего-то все еще хочется,
а чего — узнать не дано...
Но не спать, не таять в постели,
а скорее выйти и стать
чем-то вроде первой метели,
листья в улице пролистать,
простудить дремотные залы,
ночь за волосы оттаскать
и умчать мальчишкой в кварталы,
чтоб никто не смог отыскать...

1964


ОСИНА

Однажды, глубокою осенью,
она попадет на глаза.
Разлиты у ног ее озими,
мороз у нее в волосах.
Затоплены печи хозяйками
в пропахшем сметаной селе.
И парни трясут балалайками,
и брага шипит на столе.
...Осина к зиме разгорается
у края села на ветру.
Одна... А какая красавица!
Я музыку к ней подберу.
И буду как песню раздаривать,
разнашивать, голосить...
Ох, дерево точно зарево, —
дождями не погасить.
...Спасибо, Земля, за праздники,
за хлеб и за воду вкусную,
а также — за все прекрасное,
не названное искусством...

1964


ПЕЙЗАЖ

Грозу пророчило удушье,
мозг расслаблявшая жара...
Давно пора было нарушить
полуживые вечера.
И туча лезла против ветра,
полнеба вымазав собой,
зло подминая километры.
Все ближе к нам
воздушный бой!
Над раскаленной нашей крышей
тряхнуло так,
что пыль с берез!
Я знал, что небо тоже дышит,
как, скажем, дышит
паровоз, —
но разве небо так вздыхало,
но разве так в его груди
великолепно клокотало?!
А как пошли затем дожди!
Сперва был реденький,
беззубый,
затем бочком прошел —
косой,
и вдруг такой ударил грубый,
то стенкою,
то полосой,
а то — как будто многоногий,
устойчивый, стоячий дождь...
Там пыль вдавило на дороге,
там в поле выкупало рожь.
Дома стояли в свежих лужах,
расталкивались
створки рам.
...И было только мухам
хуже
да их собратьям — комарам.

1964


ПЕТЕРГОФСКИЙ ПРАЗДНИК

Красиво? Конечно, красиво.
Согласен? Конечно, согласен,
что у Самсона есть сила,
что бронзовый лев не опасен,
что вкусно тянуть газировку
под боком у милой Венеры, —
какая у дамы головка
и ножка — какого размера!
...Однажды я спал в этом парке.
Забились под землю фонтаны,
лежали в пыли контрамарки,
сидели пустые диваны.
И голые спины в простуде
покрылись росою у статуй.
И были богини как люди,
и было им холодновато...
И добрый, какой-то богатый,
я гладил их зябкие ноги,
как будто они ребята,
сбившиеся с дороги...

1964


ПИСЬМО ИЗ ЭКСПЕДИЦИИ

Нынче ночь сырая...
Ночь как яма.
Напишите мне письмишко,
мама.
Не ходите, мама, нынче в гости,
напишите,
в синий ящик бросьте.
Если адрес мой попал в корзину,
напишите просто: «Север, сыну».
Отчим сам пускай готовит ужин.
Напишите,
мне ваш почерк нужен,
запах ваш от присланной бумаги.
...Первым снегом заметает лагерь —
наши две притихшие палатки...
Напишите, не играйте в прятки.
Сын у вас бродяга, невидимка,
но и вы — как призрачная дымка.
Напишите, разгоните тучи,
нам обоим
сразу будет лучше.

1964


ПОЛЕ

Свернуть с раздавленной дороги,
перешагнуть кювет и лечь...
Эй, вы, ромашки, как здоровье?
Букашки, слышу вашу речь.
Земля, а как твое лежанье?
Тебе тепло?
А муравей,
когда наступит отдыханье
смешной комплекции твоей?
...Дышу размашисто, роскошно,
гляжу глазами, как жую.
И солнце гладит осторожно
земную голову мою!

1964


ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ

Говорят, что вы — дикие,
сорняки по обочинам.
А по мне вы — реликвии,
украшение отчины.
Васильков возникание
и ромашек стеление,
клевериная паника...
Гей, полей население!
...Призадумаюсь песенкой,
словно в плаче зайдусь.
И рассеется весело
подорожная грусть.

1964


* * *

Приходите ко мне ночевать.
Мягче ночи моей — только сны.
Я из трав соберу вам кровать
на зелененьких ножках весны.

Приходите ко мне молодеть.
Ванну примете в горной реке.
Надо только рекой овладеть
и держать ее гриву в руке.

Приходите ко мне погрустить,
это лучше всего у костра.
Надо голову чуть опустить
и тихонько сидеть до утра...

1964


* * *

Разбудите меня через тысячу лет,
я, наверно, уже отдохну.
Я на завтрак нажарю медвежьих котлет,
постучу топором по бревну.
На веселые плечи подвешу рюкзак,
затопчу головешки костра.
Пролетит на свидание тощий гусак,
опрокинется дождь из ведра.
Бесноватые молнии будут слепить,
в чащу ринется заяц-беглец...
Я по-прежнему буду кого-то любить,
потому что любовь — молодец.
Потому что она через тысячу лет —
это та же гроза, это тот же рассвет.

1964


* * *

Ребенком
на ногах дугообразных
я вышел на проспект
и стал — прохожим.
Обыскивала мама
понапрасну
парадные...
Но не было похожих
ни на меня,
ни на мою улыбку,
с которой я,
разинув рот, шагал.
Мелькало солнце
золотою рыбкой
среди небесных
плавающих скал.
Я уходил
доверчиво-упрямо
в раздвинутые временем
края...
Меня теряла
собственная мама,
а находила —
Родина моя.

1964


РОЩА

Она застроена не деревом,
а музыкой —
сквозными звуками.
...Под елочкой, как будто в тереме,
сижу себе и сердцем стукаю.
Березовые убегания,
и тихое житье гриба,
и в каждой клеточке — дыхание,
дыхание и плюс — борьба;
за каплю росную пупырышком,
за продвижение корня,
за уносящиеся крылышки
от неподвижного меня...

1964


РЫБАЛКА

Отыщу в лесном лабиринте
мягко-мшистую спальню речки...
Вьюн вихлястое тело винтит,
желтых лилий вспыхнули свечки,
пробежал комар-конькобежец,
опустился лист
и поплыл...
И все реже,
мягче и реже
вспоминаю тех,
что любил,
чьи пороги выстелил лаской,
чьи ловил скользящие взгляды.
Все устроилось,
все прекрасно, —
не клюет давно, и не надо.
Лягу на берег — губы тянутся,
и целую речку и ем...
Рыбьи хвостики,
рыбьи танцы —
продолжение древних поэм.

1964


СЕМИСТИШЬЯ

1

Хожу ночными тропами
в таинственном лесу...
Ни шороха, ни топота —
весь мир как на весу.
несу остатки шепота:
"Послушайте... послушайте..."
Вздохнете — все разрушите.

2

Ах, эти грубые мужланы,
что спят на шкурах, курят мох,
отняли пса у океана,
жалеют: как он, мол, промок.
Спасли и гладят... Ах ты, ох.
И кормят, и глазами светят...
И, улыбаясь, спят, как дети.

3

А вот и первые морщины.
Пора, ребята, помолчать.
Для жизни выросли мужчины.
Теперь придется отвечать
за все. За горные вершины...
И за стоящих там, внизу,
двух ковыряющих в носу.

4

Накопилась уйма нежности.
Помогите донести,
расплести дороги снежные,
размотать мои пути —
до нее... До вечной свежести.
И несу. А годы катятся,
как с горы по тропке платьице...

5

Хватаю за волосы осень,
за влажно-рыжую косу.
Зачем пришла, когда не просят,
зачем шатаешься в лесу?
Рванул и прядь ее несу
на мокрых скрюченных ладонях,
и кто-то плачет или стонет...

6

До свиданья, горы. До скорого...
Камни гладятся под рукой.
Это было, конечно, здорово:
высота и жуткий покой.
А вниз, овладев рекой,
катер, хлопоты, электричество.
...До свиданья, ваше величество.

7

На нас ползет туманный город.
Уже за окнами — огни,
а там пойдут дома, моторы
и, словно бешеные, — дни,
сплетенье дней, перед которым
не страх — глубинная тревога,
что вот... кончается дорога.

1964


СОЛНЕЧНАЯ НОЧЬ

Всю ночь призывно пели птицы.
А ночь была белым-бела.
Я знал, что женщина приснится.
Она смеялась и звала.
Она стояла — гибкий прутик —
бок о бок с важною Невой.
И в небо легонькие руки
плывут над женской головой,
плывут, прощаясь и прощая,
мир о любви оповещая...
Я просыпаюсь. Ночь, и птицы,
и солнце, сползшее с горы.
Как пышно летний лед искрится,
как нежно воют комары.
И напролом, и век за веком
идет любовь за человеком.

1964


СПАЛЬНЫЙ МЕШОК

Мой мешок — моя колыбель,
мой писательский кабинет.
Беспросветную муть-метель
он сводил для меня на нет.
Он набит клочками поэм,
он прошит узорами строк.
В нем фундаменты всех проблем,
вырастающий в мир — мирок...
В нем товарищам по труду,
в нем сообщникам по еде
я в поэмах место найду,
как находят помощь в беде.

1964


ТЕЛЕГРАФНЫЕ ПРОВОДА

Паровозным воем овеяны,
к ним, задумчивым, затяжным,
подорожные птицы приклеены.
Причисляю к своим родным
провода в окне уносящемся,
провода, прошившие лес,
провода, как звуки, висящие
меж землей и толщью небес.
...И таким родным в этом мчании,
человеческим отдает
от звучащего их молчания,
неподвижности их — вперед!

1964


ТРИЗНА

Убили снежного барана.
Он долго падал с высоты.
Во лбу звездой краснела рана
на месте беленькой звезды.
Рога отрубленные пали
у тощей речки на краю.
Седые горы ночь не спали,
оплакивая тварь свою.
Они ревели водопадом,
потом, зарывшись в облака,
суровым, черным, страшным взглядом
на нас глядели свысока...
Мы жадно с клекотом кусали
баранье тело — до костей...
А те, с седыми волосами,
всю ночь судили нас — людей.

1964


* * *

Ты полюбишь меня.
Это будет в дожди;
ленинградский асфальт
отразит фонари
и тебя
с пустяковым значком на груди.
Это будет не раз, и не два,
и не три...
Ты полюбишь меня
и разлюбишь меня.
Ленинградский асфальт
будет таять в жару.
Что-то нужно любить...
Свечка просит огня,
белый парус живет
исключительно —
на ветру!

1964


* * *

Улавливать хлопки твоих ресниц
и пить вино вечерних разговоров.
Ты самая красивая из птиц,
живущая в квартирных коридорах.
Летучая и легкая, прощай...
Плыви по солнцу, слитому на травы.
Пью за тебя из кружки красный чай.
Витай, костер, сиятельно, как слава!
Я славлю сердце женщины моей,
двадцатый век — век радости и муки,
багровым чаем душу мне согрей
и обожги восторженные руки,
творя пожары, тление гася
и женщину все выше вознося!

1964


* * *

Я трясусь в автобусе
довоенной марки.
На родимом глобусе
города и парки,
реки перекушены
зубьями плотинными,
горы перебужены
горными ботинками.
...Заднее сиденье,
тряска до небес!
Точно привиденье,
в предпоследний рейс
ты летишь,
проселочный
голубой рыдван.
А вокруг-то
елочки...
А шофер — Иван...

1964
 

Произведения

Статьи

друзья сайта

разное

статистика

Поиск


Snegirev Corp © 2024