Николай Тряпкин

           Избранное

Серебристая дорога, серебристая.
Лес да горы, снег да лунный порошок.
Вечер брызгами охотничьего выстрела
В небе скважины горящие прожег.

И над пропастью, тенями перекрытою,
Задремали придорожные столбы.
И мерещится за каждою ракитою
Теплый запах от невидимой избы.

Может, скрытый кедрачами и березами,
Где-то рядом здесь прислушался марал,
Как трубит ему оленьими совхозами
Затуманенный лесистый перевал.

А дорога вверх под сумеречным пологом
Продолжает свой медлительный подъем,
Хорошо бы там с кочующим геологом
Развести костер на облаке ночном.

Лес да горы, снег да пропасти отвесные.
Не боюсь тропой рискованной пройти.
Вот ступлю на ту хребтину поднебесную –
И пойду уже по Млечному Пути.

1952

1.

Летела гагара,
Летела гагара
На вешней заре.

Летела гагара
С морского утеса
Над тундрой сырой.

А там на болотах,
А там на болотах
Брусника цвела.

А там на болотах
Дымились туманы,
Олени паслись.

2.

Летела гагара,
Кричала гагара,
Махала крылом.

Летела гагара
Над мохом зеленым,
Над синей водой.

Дымились болота,
Дымились болота
На теплой заре.

Дымились болота,
Туманились травы,
Брусника цвела.

3.

Кричала гагара.
Кричала гагара
Над крышей моей.

Кричала гагара,
Что солнце проснулось,
Что море поет.

Что солнце проснулось,
Что месяц гуляет,
Как юный олень.

Что месяц гуляет,
Что море сияет,
Что милая ждет.

(1955)

ЧЕРНАЯ БАЛЛАДА

                 (по мотивам старинных песен)

- Ой ты, Ваня, Ваня.
Ваня, мой Иван!
Что же ты наделал?!
Мать родную утопил,
В черну прорубь опустил.
Что же ты наделал?!

Руки вскинула голубонька,
Закусила больно губоньку,
На порог упала.
То ли ворон за трубой, то ли сыч
Закричали:
- Магарыч!
- Магарыч!

Что-то взвыло, что-то ухнуло в трубе,
Крысы, мыши побежали по избе:
Ой, карга старуха,
Ни дупло, ни брюхо!
Полно с печки смотреть
Да вздыхать.
Полно Ваньку опивать,
Объедать.

Будет Ваня сам большой,
Будет Ваня пировать,
Будет женку одевать,
Заживет, куда там!

- Ой ты, Ваня, Ваня,
Ваня, мой Иван,
Что же ты наделал?!
Черный ветер шасть на лавку в избе,
Разрыдался по чьей-то судьбе.
То ли сыч, то ли вран,
Прямо в избу Иван,
Прямо в женку, прямо черный наган:
- Только пикни!

Изба содрогнулась, а двери – молчок,
Лишь темную пряжку прядет паучок.
За печью, в подполье, во тьме сундуков
Сидит он, проклятый, уж сотни веков...

- Ой ты, Ваня, Ваня,
Ваня, мой Ива-а-ан!
Ой! –
Выстрел!

Изба простонала. А двери – молчок.

... О страшная память! О злой паучок!
О древняя песня из тьмы избяной!
Когда это было? Под крышей какой?
Ты помнишь? Ты слышишь? Стой!
................
- Мамка! Мамуся!
Что же ты, мамка,
Лежишь на полу-то?
С полу-то люто,
Мороз.

- Мамка! Мамуся!
А мы ведь на лыжах
С Тузиком рыжим
Ходили за волком.

- Мамка! Мамуся!
Темно без огню-то,
Скребут по углам...
Хлебушка, мам...

- Глянь-ка, маманька:
А что же папанька –
Смирный такой
и На брусе висит?

- Ма-а-ама!!!
..............
...Ты помнишь?
Ты слышишь?..
Стой!

1957

Лесные загривки. Болота, болота.
Здесь грустно кому-то и жалко кого-то.

Здесь черные тряси – лешачьи качели,
И чьи-то во мхи деревеньки засели,

Засели, заплыли – и все позабыли,-
Как предки у речек скиты городили,

И сеяли хлеб старички-мухоморы,
И сказки слагали в сугробах Печоры.

И все, что им снилось, во мхи превратилось,
И сердце мое здесь давно заблудилось.

И только над лесом, припомнив кого-то,
Куда-то проходит патруль самолета.

И сердце блуждает, ко мхам припадает,
И чьи-то все норы прощупать желает,

И чем-то прогрезить, во что-то поверить
И что-то волхвующей песней измерить.

И чую, что здесь, у какой-то запруды,
Укрылись мои самоцветные руды.

И я их открою, и я их достану,
И к тайнам земли припадать не устану.

1961

И вновь кладбище. Сосны и трава.
Ограды. Плиты. И цветы кипрея.
И жалкие надгробные слова,
Что не прочтешь без страха, не краснея.

И только слышишь – скрипнул коростель.
Да чуешь гул со сводов мирозданья...
И вот – стучит бессменная капель:
Ни имени. Ни отчества. Ни званья.

1962

А это всегда я имею в виду,
Когда через луг по ромашкам иду:

Что эти ромашки и эта земля
Живут, свою плоть меж собою деля,

Друг друга питают, и соль свою пьют,
И в песенке пчел через год запоют.

И в эту работу цветов и земли
И прежние пчелы и травы пошли,

Пошли снеготалы — и снова пойдут,
И предки мои обязательно тут;

И сам я и ты через годы, потом,
В живые круги мирозданья войдем.

И дальний потомок — забавный Адам —
Вот так же рукою притронется к нам.

А мы с тобой будем земля и трава.
И скажет потомок такие ж слова:

Что вот, мол, какие ромашки цветут,
И предки мои обязательно тут...

А мы закиваем, задрав стебельки,
Что гибели нету, а смерть — пустяки.

(1962)

В долинах пестрели зацветшие злаки –
А мы уходили.
В просторах шумели прохладные реки –
А нас провожали.
Тревожная песня. Военные годы.
Солдатские взводы.
В долинах пестрели зацветшие злаки –
А мы уходили.

Над нами стояло высокое небо –
А мы не смотрели.
За нами кричали задорные птицы –
А мы не слыхали.
Тогда ведь с тобою мы были солдаты.
Ты помнишь? Солдаты.
Над нами стояло высокое небо –
А мы не смотрели.

В ночах загорались прекрасные звезды –
А мы воевали.
В лугах дожидались покосные песни –
А мы умирали.
Карпатские горы, дунайские воды,
Бои, переходы.
В ночах загорались прекрасные звезды –
А мы воевали.

Но в травах горящих и в лавах кипящих
Мы к жизни тянулись
И в каждой пещере, бросаясь на зверя,
Людьми оставались.
И снилось нам это бессмертное лето
Из грома и света,
И в травах горящих и в лавах кипящих
Мы к жизни тянулись.

Пускай же пестреют зацветшие злаки –
Мы все их покосим.
И что нам от крови багряные реки?
Ведь мы их не просим.
За снежные горы, за теплые воды
Кочуйте, восходы!
Пускай же пестреют зацветшие злаки –
Мы все их покосим!

1962

Уж, видно, тот нам выпал жребий
У края Млечного Пути:
Живую душу в мертвом небе
К живому солнцу унести.

1962

                         В. Кожинову

Мы еще не трезвы от испуга
И не можем спать.
И угрюмо смотрим друг на друга:
Что же нам сказать?

У могил святых, могил напрасных
Что нам говорить?
Что в стране, под знаменем прекрасным,
Было трудно жить?

Только вспомним ружья конвоиров
Да в испуге мать...
Эти годы ждут своих шекспиров, —
Где нам совладать? Мы еще не так-то много знаем —
Только счет до ста.
Мы еще почти не открываем
Робкие уста.

Ну, а если все-таки откроем
И начнем рассказ, —
Никакою славою не смоем
Этих пятен с нас!

(1962)

Какие ветры прошумели!
Какая ночь тогда была!..
В какой же давней колыбели
Деревня отчая спала!

Ни проводо'в, ни чутких раций.
Спала и видела во сне
Флажки окрестных «капераций»
И что там есть, в какой цене.

А ночь свистела и кричала,
А что — попробуй дай ответ.
Спала деревня и не знала,
Что' суждено ей в смене лет.

И что нам завтра на рассвете
Вострубят трубы лебедей?
Мы спали праведно, как дети,
В качалке матери своей.

И кот урчал в хозяйский ворот
И не поведал никому,
Что жизнь идет в крутую гору,
Зарывшись в пасмурном дыму.

И сколько всякой перемены
Земле придется испытать!
И не сумеют эти стены
Пред бурей века устоять!

И только волны ржей колхозных
Заговорят со всех сторон.
И я замру здесь перед грозной
Неумолимостью времен.

И обойду кипрей высокий
И встану тихо у пруда,
Где в самой девственной осоке
Не пошелохнется вода...

(1963)

А сколько их было за наших столом!
А сколько добра красовалось на нем!
А сколько высоких речей раздалось!
А сколько веселых ковшей испилось!

И во они нынче – грозою гроза,
И нашею солью – да нам же в глаза.
И мы повторяем забытый урок:
И жито забыто, и пиво не впрок.

1968

А на улице снег, а на улице снег,
А на улице снег, снег.
Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег,
Запорошенных крыш, слег!

А в скиту моем глушь, а в скиту моем тишь,
А в скиту моем глушь, тишь,
Только шорох страниц, да запечная мышь,
Осторожная мышь, мышь...

А за окнами скрип, а за окнами бег,
А над срубами - снег, снег...
Сколько всяких там гор! Сколько всяких там рек!
А над ними все - снег, снег...

Затопляется печь, приближается ночь.
И смешаются – печь, ночь.
А в душе моей свет. А врази мои – прочь.
И тоска моя – прочь, прочь.

Загорается дух. Занимается дых
(А на улице - снег, снег),
Только шорох страниц. Да свечи этой вспых.
(А за окнами - снег, снег...)

А в кости моей – хруст. А на жердочке дрозд.
Ах, по жердочкам – дрозд, дрозд.
И слова мои – в рост. И страна моя – в рост.
И цветы мои – в рост, в рост.

А за окнами - снег. А за окнами - снег.
А за окнами - снег, снег.
Из-за тысячи гор. Из-за тысячи рек
Заколдованный снег, снег...

(1968)

1.

Кабы мне цветок да с того лужка,
Кабы мне флажок да с того стружка.

Кабы мне всегда да не скучно жить,
Кабы мне теперь да с тобой дружить.

Удалился б я да в густой лесок
Да срубил бы там смоляной скиток.

Золотой скиток из кругла бревна, —
Прорубил бы в нем только три окна:

Пусть одно окно — да на белый свет,
А другое пусть — да на маков цвет.

А третьё окно — да по стенке той,
Да по стенке той, что на терем твой.

Стал бы я всю жизнь только там сидеть
И всю жизнь оттоль на тебя глядеть,

Стал бы я в лужках да цветочки рвать
Да венки тебе завивать-сплетать.

Стало б мне тогда да не скучно жить,
Стал бы я тогда целый мир любить,

Да с тобой ходить на мирской покос,
Да шмелей сдувать с твоих русых кос.

2.

Эту песенку
Повторял мой дед.
Только был мой дед
Да на столб воздет.

Эта песенка
Досталась отцу.
Только сабля — хлесть
По его лицу!

Эта песенка
Сполюбилась нам,
Да промчались мы
По своим костям.

Эту песенку
Услыхал мой сын.
Да заплакал он
От моих седин.

Эту песенку
Да воспримет внук
И споет ее
У речных излук!

Пусть она сполна
Ему вспомнится,
И заветный сон
Да исполнится.

(1970)

С одною думой непостижной
Смотрю на твой спокойный лик.
                             С. Есенин

Сколько прожитых снов! Сколько звездного шума!
Сколько весен и зим на плечах!
А со мною все та ж непостижная дума
И все те же виденья в ночах.

И все так же свеча над бессонной страницей
Догорает в моей конуре...
И цветешь ты во мне луговою зарницей
И цветком, что весной на дворе.

И опять ухожу я к ракитам далеким
И к далеким мостам полевым,
Чтобы вновь прокричать журавлем одиноким
Над великим простором твоим.

Прокурлычу — и вновь не услышу ответа
И поникну печальным крылом.
Только снова под пологом лунного света
Застучишь ты в лесу топором.

Узнаю тебя, Русь. И не буду в обиде.
И свой подвиг свершу, как смогу.
И пускай той ракитой в осенней хламиде
Загрущу я в пустынном лугу.

И склонюсь под железом высокою рожью,
И сорокой скакну у ручья.
Ты — единый мой свет на моем раздорожье
И единая пристань моя.

И вернусь я к своей одинокой светлице
Никому не известной тропой...
И летит моя дума — полночная птица, —
И роняет перо над тобой.

(1973)

Черная заполярная,
Где-то в ночной дали,
Светится Русь радарная
Над головой Земли.

Над глухотой арктической
И над гульбой стиляг
Крутится тот космический,
Тот заводной ветряк.

Невидаль ты ушастая!
Гаечный нетопырь!
Громко тебя приятствую
Или твержу Псалтырь.

Пусть ты не сила крестная
И не исчадье зла.
Целая поднебесная
В лапы тебе легла.

Русь ты моя глобальная!
Знаю твою беду:
Скрипкою величальною
Дьявола не отведу.

Бредится иль не бредится,
Только у той скирды
Чую Большой Медведицы
Огненные следы...

Сторож Млечного пояса!
Свято твое копье.
Стонет радарным полюсом
Бедное сердце мое.

Пусть я не тварь господняя,
Но и не червь земли.
Небо и преисподняя
В песни мои легли.

(1978)

Цены повышаются, цены повышаются,
Дорожает век.
Цены повышаются, женщины ругаются
И скребут сусек.

Цены повышаются, облака снижаются,
Дождик моросит.
Облака снижаются, люди укрываются
В свой домашний скит.

Цены повышаются, двери запираются,
Гавкает Трезор.
Сумерки сгущаются, женщины пугаются,
Смотрят из-под штор.

Цены повышаются, цены повышаются...
Маятник стучит...
Кто-то появляется, кто-то приближается,
За углом стоит.

(1981)

Это было в ночи, под венцом из колючего света,
Среди мертвых снегов, на одном из распутий моих
Ты прости меня, Матушка, из того ль городка Назарета,
За скитанья мои среди скорбных селений земных.

Это было в полях — у глухого промерзшего стога,
Это было в горах — у приморских завьюженных дюн...
Ты прости меня, Матушка, породившая Господа Бога,
За ристанья мои и за то, что был горек и юн.

Грохотала земля. И в ночах горизонты горели.
Грохотали моря. И сновали огни батарей...
Ты прости меня, Матушка, что играла на Божьей свирели
И Дитя уносила — подальше от страшных людей!

И грохлочет земля. И клокочут подземные своды.
Это все еще — тут, на одном из распутий моих...
Ты прости меня, Матушка, обрыдавшая веси и воды,
Что рыдаешь опять среди мертвых становий людских.

Проклинаю себя. И все страсти свои не приемлю.
Это я колочусь в заповедные двери Твои.
Ты прости меня, Матушка, освятившая грешную землю.
За неверность мою. За великие кривды мои.

(1980)

Экзотика мира сего — такая, брат, детская штука!
Такой примитивный парик — экзотика мира сего!
И даже романтики дым для зрелости, брат, не годится:
Не слишком, брат, хитрая вещь - туману в глаза напустить.

Из мухи выдуть слона иль страуса сделать блохою, —
Пусть это забавно порой — не в этом соль мастерства.
Предметы в натуре своей — вот высшая проба искусства,
И чувства в своем естестве - вот радость для истинных муз!

2.

А хотел бы я стать для себя летописцем смиренным,
И закрыться в скиту. И возжечь, как и древле, лампаду,
И сидеть, и писать, составляю правдивую повесть
Про себя и других, и про все, что я знаю и помню.

Ибо годы мои к той черте подошли заповедной.
Где ни звона не нужно, ни стука, ни денег, ни славы...
Затвориться б в ситу. И возжечь бы старинную свечку.
За себя и других наконец помолиться желаю.

3.

И вновь кричат: коль ты — поэт,
прославь свою страну,
и дом родной, и сельсовет,
и бабку и жену.

А ведь задача, милый мой, —
Не в том, чтобы хвалить,
А чтобы — взять фонарик свой
И людям посветить.

(1981)

Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Я никуда не выходил.
И к белой кости, к серой гости
Я только с музой езжу в гости.
И на всеобщем лишь погосте
Меня разбудит Гавриил.

И кровь моя — не голубая!
Что, голубая? Да худая!
Она — венозная, вторая.
То — не земля и не вода,
А только ил и только сода.
А соль вошла в кулак народа.
О, чернокостная порода!
О, черносошная орда! Пускай я смерд. Но не смердящий.
Пускай я пес. Но не скулящий.
И пот — мой запах настоящий,
Мозоли — перстни на руках!
А если вы, мои онучи,
Порою черны и вонючи, —
Прополощу вас в Божьей туче
И просушу на облаках!

И даже в рубищах Парижа
Да не замучает нас грыжа!
И в этих песенках — не жижа,
А родниковая вода.
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
Не выходил я никуда.

(1982)

1.

Все на земле рождается,
И все на земле кончается,
И то, что было осмысленно,
В бессмыслицу превращается.

И вот она — суть конечная,
И вот она — грусть извечная.
Земля ты моя неустанная!
Галактика наша Млечная!

И если мы все рождаемся
И с волей своей не справляемся, —
Зачем же тогда к посмешищу
Мы заново устремляемся?

2.

Ты вышел из дома — все цитры звучали,
Все дети твои и друзья ликовали,
А в дом возвратился — и скорбь, и рыданья,
И всю твою семью ведут на закланье.

И видишь ты стол, оскверненный врагами,
И видишь ты пол, что утоптан скотами,
И видишь ты стены в моче и навозе
И всю свою утварь в разбойном обозе.

Крепись и мужайся и телом и духом.
Не все ли под солнцем проносится пухом?
И в славе почета, и в смраде бесчестья
Да будет в руках твоих шест равновесья!

3.

Ну кто из пастырей земли
упреки мудрых переносит?
Какие в мире короли
Глупца на пир свой не попросят?

Мудрец — он Богу самому
Всю правду выложит, не скроет.
(А тот по случаю сему
А возгремит, и волком взвоет!)

Зато глупец - известный жук:
Он перед властью медом льется!
А мед такой - хмельней наук,
Поскольку славою зовется.

4.

И видел я в земном своем скитанье -
Во всех углах на всех путях земных -
И свет ума, и полный мрак незнанья,
И гибель добрых, и всевластье злых.

И видел я, как подлость торжествует,
И как неправда судит правоту,
И как жрецы за глупость голосуют
И тут же всласть целуют ей пяту.

И проклял я все стогны человечьи,
И в знойный прах зарылся от стыда.
И под свистки холопского злоречья
К своим трудам ушел я навсегда.

5.

Суета сует, суета сует -
И в сто тысяч раз и вовек.
Только тьма и свет, только тьма и свет.
Только звездный лед, только снег.

Только тьма и свет, только зверий след
Да песок пустынь у могил.
Остальное все - суета сует,
То. Что ты да я наблудил.

И за годом год. И за родом род,
И за тьмой веков - снова тьмы.
Только звездный ход. Только с криком рот.
Да песок пустынь. Да холмы.

(1982)

Вячеславу Байбакову

Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог —
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.

Той рощи давно уже нету,
Тот хутор навек позабыт.
Но столько блаженного свету
Мне память опять подарит!

У нас деревенька стояла
Всего лишь за вёрсту от них.
И вся эта роща сияла
Напротив окошек моих.

Сияла листвой многосенной,
Сияла стволами берез.
И я этот свет несравненный
Сквозь долгие годы пронес.

От жизни беспутной и дикой
Не раз он меня исцелял
И детскою той земляникой,
И зеленью тех опахал.

Доселе мне снится дорога
Под сенью березовых глав.
И веянье Господа Бога
Дороже мне всяческих слав.

Привет, межевая канава —
Святейшего храма порог!
И вдруг среди кущ, как застава,
Звучал хуторской флюгерок.
И снится мне белая гречка,
Играющий пчелами сад,
И то голубое крылечко,
И тот голубой палисад.

И ласковый свет новолунья
Доселе струится в меня —
И ты, хуторская певунья,
Красивая тетка моя!...

Изыди же, злой искуситель,
И всю свою смрадь уноси!
Поскольку не спит Искупитель,
Живущий у нас на Руси.

Промчатся года лихолетий,
Развеется пепел и дым,
И снова мы выйдем, как дети,
К березовым рощам своим.

И снова проляжет дорога
В тот белый сияющий храм.
И веянье Господа Бога
Промчится по всем клеверам...

Не идолы славы и мощи,
Не цезарский пышный чертог —
Пусть снится мне белая роща,
А с ней голубой хуторок.

Ах, ни горестных жалоб, ни смертной тоски!
И не место раздорам и суетной злобе!
Это просто запрыгали злые пески —
И пошли танцевать над просторами Гоби,

Из-под мертвых озер, из-под каменных дюн,
Из-под горьких пластов раскаленного света
Это каменный смерч! Это желтый тайфун!
Это злобные духи завыли с Тибета.

Где ты, ласковый свет сунгурийской зари?
Где вы, красные маки на рейдах Кантона?
Закружился песок над волной Уссури,
Над высокой звездой боевого кордона.

Закрывай же ладонями эту строфу
И не дрогни под гулом сыпучего шквала!
Это мудрый Конфуций и скорбный Ду Фу
Голосят под прыжком Огневого Шакала.

Это ходят, кружат, завывают пески
Над Великой стеной и по скверам Харбина.
Ах, ни горестных жалоб, ни смертной тоски!
Да святится в руке твоей щит паладина!

Над сушей и морем,
По звездам и зорям...
                    Шелли

Как детская песня, как дым над трубой,
Как дым над трубой.
Душа улетает в покой голубой
В покой голубой, —
К далекому свету, к тому ли лучу
И песня уходит, и сам я лечу,
За ними лечу.

Сверкают антенны, плывут облака,
Плывут облака.
Земля под ногами — так далека!
И так далека!
Душа улетает в мерцающий свет —
И нету своих, и чужих уже нет:
Мерцающий свет!

За тучкою тучка — дорогой своей,
Дорогой своей,
Как белое стадо гусей-лебедей,
Гусей-лебедей,
За остовом белым другой островок...
И сам я мерцаю, как белый дымок,
Как белый дымок.

А в наших долинах курчавится хмель,
Курчавится хмель.
И я проходил там — веселый, как Лель,
Горячий, как Лель.
Зачем же теперь я в пустыне такой
И сам проплываю, как тень, над собой,
Как тень над собой?

Родимой поле! Далекая мать!
Забытая мать!
Заблудшего сына верните опять,
Пригрейте опять!
И травами ночи, и птицами дня
Из мертвого плена спасите меня,
Раскуйте меня!..

За тучкою тучка — дорогой своей,
Дорогой своей.
А что мне сиянье бесплотных лучей,
Бесплотных путей?
Пусть ветер ударит, и гром запоет —
И дух мой на землю дождем упадет,
Дождем упадет!